История Красногородского района газетной строкой: Крест у дороги

Старая, заросшая травой дорога теряется в кудрявых зарослях ивняка. Влево от неё раскинулось огромное болото, оттуда несёт гнилой сыростью, вправо темнеет могучий сосновый бор. В полдень, когда весеннее солнце особенно припекает, он кажется ещё величественнее. Недалеко от него, почти у самого просёлка, возвышается большой тёмный крест из ветхих, обуглившихся брёвен. Он оброс серо-зелёными лишайниками. Кому пришло на ум поставить его там, где цветут кустарники и природа дышит полной грудью? Такой вопрос возникает у каждого при виде этого креста. Но не все находят ответ.

Однажды мне довелось ночевать в деревне Лоскутино Красногородского сельсовета у Сергея Мартынова, рабочего артели имени 4-й пятилетки. Хозяин был молодой, лет под тридцать, хотя выглядел значительно старше. После ужина мы закурили и стали беседовать обо всём. Когда я нечаянно спросил о кресте, лицо его приняло хмурый вид. Было заметно, что Сергей Мартынов не хочет разговаривать на эту тему. Но я стал упрашивать, и он рассказал следующее:

- Там, где теперь стоит крест, была деревня, и я оттуда родом. Хорошо мы жили до войны в деревне Масловка. Наш колхоз был по тому времени хотя и небольшой, но богатый. Работали мы дружно, а поэтому и на трудодень получали много.

Он глубоко затянулся папиросой, выпустил дым и, после короткой паузы, продолжал:

- Думали, всё время будем жить-поживать, да мирно работать в колхозе. Ведь мы трудимся честно, сами для себя и никому не мешаем. Но получилось по-другому. Помню, только вывезли под пар навоз и хотели браться за косьбу, как приходит к нам избач с газетой и говорит:

- Товарищи, война, фашисты на нас напали! Мы сперва опешили: как это можно напасть на мирных людей, да ещё без объявления войны? Наверное, у них совсем нет совести. А через некоторое время мы на собственном опыте убедились в том, что у фашистов отброшены в сторону не только совесть, но и человеческие чувства.

Однажды зимой 1943 года фашистам крепко досталось на орехи. У деревни Кресты партизаны разбили их отряд. Более двухсот фашистских трупов осталось в поле. После боя народные мстители ушли в лес.

Взбешённое неудачей фашистское командование послало против партизан карателей, которые ночью и пожаловали в нашу деревню. Жители спали крепким сном, когда по окнам заползали огоньки карманных фонариков, послышались чужие, грубые выкрики. Каратели врывались в дома колхозников, поднимали прикладами и штыками женщин, детей, стариков. Раздетых людей выгоняли на улицу. Пять мужчин пытались бежать из деревни, но бесполезно. Их сразу же срезали из автоматов. Селение было окружено со всех сторон. 

Население выгнали на снег. Подталкивая прикладами, погнали к болоту. Дети увязали в снегу, плакали, цепляясь за руки родителей. 

У болота фашисты приказали нам остановиться. При свете фонариков я различил длинное, лошадиное лицо фашистского офицера. Бесцветны и мертвенны были черты этого лица. Фашист на ломаном русском языке коротко объяснил суть дела:

«За одного убитого немца расстреливаем сотню русских». И махнул перчаткой. Хлестнула пулемётная очередь. Первые пули с диким свистом прошли над головами и заставили присесть. Потом вокруг меня один за другим стали падать люди. Что-то резкое, жгучее дёрнуло за ногу. Я свалился в снег, на меня упал ещё кто-то.

А фашистские пулемёты всё выстукивали частую смертельную трель. Я лежал в снегу, заваленный трупами. Слышно было, как фашисты ходили по болоту и пристреливали раненых. Два часа спустя, когда немцы ушли, я кое-как выбрался из-под мёртвых тел и пошёл по снежному полю. Влево сразу же заметил огромное зарево. Гитлеровцы жгли нашу деревню. Я полз по снегу, а кровь всё сочилась и сочилась. Наконец, когда уже совсем терял силы, меня подобрали партизанские разведчики и принесли в деревню. Долго залечивал рану и обмороженные руки. Смерть не раз подбиралась ко мне, но снова и снова отступала.

Помню, лунной ночью проходил мимо пепелища и увидел там крест из двух обгорелых брёвен - это всё, что осталось от деревни Масловка. Кто поставил его – и по сей день никто не знает. Стоит он, как страшная память о недавнем прошлом, которое не должно вернуться. Мы не допустим его. С нас хватит. Довольно видели мы смерти и пожаров. 

А. Алексеев, «Знамя труда»,

8 мая 1955 года.